Мы были возле прорабского вагончика; тут проходила „пятиминутка“ — оперативный инструктаж, и невольно все стали свидетелями этой сцены…

Подкатила, значит, белая „Волга“, из нее выбрался заместитель — полноватый человек в модном костюме, с тяжелыми, нависающими на глаза бровями — и, выжидая, застыл у дверцы машины. Но навстречу к нему никто не бросился; тогда он, поколебавшись (это было заметно), двинулся к вагончику. Не доходя шагов пяти — семи до нас, окликнул: „Товарищ Суханбабаев!“ Бригадир поднялся с табуретки, сказал: „Милости просим, товарищ Берды́ев“. Заместитель потребовал: „Подойдите ко мне, товарищ Суханбабаев…“ И через короткую паузу добавил: „Пожалуйста…“ Наш бригадир подошел. О чем они говорили — всего мы не слышали, но кое-что доносилось… Заместитель управляющего стал упрекать бригадира: вы, мол, передовик производства, авторитетный человек, а поступили непродуманно — своим выступлением опозорили трест, вынесли сор из избы, и теперь вот нагрянут комиссии; вам, дескать, следует кое от чего отказаться — например, от упреков в мой адрес. На что Суханбабаев ответил: „Вы, я сейчас убедился, ничего не поняли, и я оставляю за собой право продолжить начатый разговор на первом же партийном собрании…“ Заместитель стал хватать бригадира за рукав спецовки, бил себя в грудь кулаком, вел себя, в общем, как определил Арслан, по-базарному (куда только былая его спесь делась!), а бригадир повернулся к нему спиной, медленно пошел к вагончику, и показалось мне, что на лице его была брезгливость… Нет, не показалось, так и было!

— Солтан, опять замечтался? — крикнул Ислам. — Раствор кончается! И какая девушка, интересно, завладела твоей душой?!

Несясь с ведрами наверх по шатким мосткам, я был готов заорать во весь голос:

— Пусть знает весь мир: это Ягшылык!

Но сдержался, само собой.

Не тот характер у меня!

И пока продолжался рабочий день — в голове складывалось письмо — туда, в аул, для нее, Ягшылык. Письмо, которому не суждено было быть написанным и отправленным в почтовом конверте…

* * *

„Не удивляйся, Ягшылык, не спрашивай саму себя: что это Солтан пишет мне? Если бы от тебя пришло письмо — во всей республике не было бы человека счастливее меня. Я знал бы и верил: ты не забыла меня, хоть иногда вспоминаешь, что где-то далеко, в большом городе, живет и работает знакомый тебе Солтан… Тот самый, которому ты говорила: „Не кури за школой, стыдно!“

Я и тогда не курил, не люблю запаха табака — просто иногда стоял с ребятами, и мне потом было приятно слышать от тебя: „Не кури!..“ Может, только из-за этого, чтобы ты сделала мне выговор, я и ходил с курильщиками туда, за школьную ограду… Но как тогда, так и сейчас, обхожусь я без сигарет. Теперь вовсе не положено: занимаюсь в секции самбо. Наш тренер Константин Еремин (мы его зовем просто Костей) говорит, что у меня неплохо получается… Не посчитай, конечно, что хвалюсь! Но упорства мне хватает.

Поначалу ходил со мной на занятия Ыхлас. Но появился однажды на тренировке, а от него вином пахнет. Костя сказал ему: „В первый и последний раз…“ И в этот день отправил Ыхласа домой. А тот после заявил мне: „Не хочу, чтоб мне указывали: это можно, это нельзя… На каждом шагу кто-нибудь указывает!“ И перестал посещать секцию. Жалко, само собой. Парень он неглупый, добрый, но его беда, по-моему, в слабоволии.

Разболтался я! Не получилось ли так, что, ссылаясь на Ыхласа, я себя возвысил? Вот, дескать, какой целеустремленный! Не то, что другие… Но все проще, поверь. Переживаю за Ыхласа, вот и рассказываю про него…

Живу же по-прежнему в общежитии, давно уже „на законнных основаниях“, в комнате с Сергеем, Исламом и Арсланом. Как провожу время, свободное от работы? Кроме спорта — городская библиотека. Прихожу в читальный зал, обложусь книгами — теми, которые давно хотел прочитать, но не было их у нас в Халаче, — и на весь вечер праздник для меня. Ребята подсмеиваются: так, мол, и поверим тебе, что целый вечер в библиотеке просидел, — видимо, присушила тебя какая-нибудь девушка, под ее окнами стоял!

Постоял бы, прячась от чужих глаз, но не здесь — в своем ауле… Под чьими окнами? Не скажу!

Я не спутаю эти окна ни с какими другими. Перед ними шумят листвой два тополя, старый и молодой, и на стволе старого глупый мальчишка-десятиклассник когда-то тайком глубоко вырезал две буквы „Я“ и „С“. Не замечала их?..“

Я собрался на очередную тренировку, и Арслан с Исламом сказали, что тоже пойдут со мной, посмотрят, как проходят наши занятия…

Через считанные дни должны были состояться соревнования по самбо на первенство между спортивными обществами города. И Костя Еремин усиленно занимался со мной, хотя ни словом не обмолвился, допустит ли меня к соревнованиям или нет. Только как бы между прочим заметил: „Полгода — не такой уж большой срок, но ты, Солтан, проявил настойчивость — кое-чему научился…“ В устах нашего тренера, скупого на похвалу, то была, понял я, очень высокая оценка.

В этот субботний день, как всегда, мы начали с разминки — провели ряд беговых упражнений, а потом позанимались штангой. Затем попарно — один против другого — повторили основные в самбо приемы.

Костя Еремин приказал всем сесть и отдохнуть.

— Вот что, ребята, — обратился он к нам, — приступаем к отбору кандидатов для участия в предстоящем первенстве. Поэтому сегодняшние схватки на ковре должны носить не тренировочный, а соревновательный характер… Начнут Эсге́р и Има́м.

Кроме зевак, среди которых находились Арслан с Исламом, за поединком Эсгера и Имама внимательно наблюдали еще двое незнакомых нам мужчин, оказавшихся представителями спорткомитета. Наш тренер все время перекидывался с ними короткими фразами… После первой пары на ковер выходили другие, и когда таким образом мы все провели схватки, Костя Еремин долго вполголоса совещался с теми, из спорткомитета. После чего сказал:

— Кого назову — останетесь. Все другие на сегодня свободны, можете одеваться.

Среди названных прозвучала и моя фамилия.

Арслан и Ислам показали мне знаками: держись!

У ковра нас осталось восемь человек. Мой вес — шестьдесят восемь килограммов. „Середнячок“! У остальных или больше, или меньше.

На ковер в подобающем спортивном облачении, подпоясанный черным поясом (а мы все были в белых, пока не имеющие права на пояса других цветов), вышел мастер спорта Илларионов, до этого изредка помогавший Косте тренировать нас. Его весовая категория — более восьмидесяти килограммов. Против него Костя поставил Ама́на, вес которого держался на цифре пятьдесят семь… Почему тренер принял такое решение?